Мариэтта Чудакова. Хотите научиться думать?

Блог шестнадцатый

1.

Интересно, что возрастные барьеры воздвигаются сегодня неучами (что их воздвигают троечники — в этом у меня, преподававшей школьникам, преподающей студентам, нет ни тени сомнений: троечника всегда распознаю) именно перед поэтическими произведениями.

Они уверены, что стихи Пушкина могут нести вред! Называют, как уже упомянуто в предыдущем блоге, те его сказки, которые вредно читать до 12-ти лет…

Я провожу по всей России блиц-викторины среди школьников (всех классов) по русскому языку, литературе и русской истории XIX—XX веков. Есть там вопрос про сказки Пушкина. И я всегда предупреждаю:

— Только не говорите мне, что вы еще не проходили! Сказки Пушкина вам родители должны были прочитать до школы.

2.

Троечники не знают, что великая поэзия не просто не может вредить — она лечит, производит с нашей душой что-то такое (далеко не изученное), что никакое иное средство произвести не может…

Дети понимают — то есть чувствуют — стихи изначально. Даже поверх непонятных для них слов. Яркий пример — воспоминания Марины Цветаевой, как она любила стихотворение Пушкина «К морю», еще не понимая некоторых слов. (Те, кто хочет научится думать, должны знать, что и так бывает… К стихам общая мерка здравого смысла не прикладывается). Цветаева вспоминает свои детские впечатления:

«"Прощай, свободная стихия!"

Стихия, конечно, — стихи, и ни в одном другом стихотворении это так ясно не сказано. <…>

Но самое любимое слово и место стихотворения:

В о т щ е рвалась душа моя!

Вотще — это т у д а. Куда? Туда, куда и я. На тот берег Оки, куда я никак не могу попасть, потому что между нами — Ока...» (дело происходит в Тарусе).

3.

В стихах не надо искать прямого смысла строк — и надо сказать, дети и подростки с их интуитивным чувством родного языка и его высшей формы — стиха — и не ищут. Они если и не понимают, то чувствуют, как важна в стихах игра слов, мерцание оттенков смысла, звучание рифмы. А те, кто старше и образованнее, видят внутренние отсылки к другим — известным им — текстам.

Поэтические строчки — это не лозунги, не плакаты.

Их никогда нельзя понимать буквально — как прямые призывы к каким-то действиям. У Пушкина в юношеской оде «Вольность» есть строки, относящиеся, видимо, к Наполеону:

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Воспользуюсь случаем пояснить для любящих задуматься.

Эти стихи более ста лет смущали читателей и пушкинистов. Во-первых, Пушкин прекрасно знал, что у Наполеона был один сын. Во-вторых, даже если учитывать, как предлагали пушкинисты, и усыновленных — весь род «злодея», все равно неясно, «откуда такая свирепость? Что за радость от смерти детей, чьи бы они ни были?». Эти вопросы задала себе самой талантливая пушкинистка Ирина Сурат, которая и нашла очень убедительное объяснение этих свирепых строк: Пушкин просто цитирует всем его читателям в ту эпоху известный 136-й псалом*. (Его называли обычно по первой строке — «На реках Вавилонских»).

То есть речь не о семейной ситуации Наполеона, а о событиях далеких библейских времен. Применена родившаяся в те очень давние времена, но хорошо всем известная в пушкинскую эпоху словесная формула гнева — не более. Поэт нисколько не призывает убивать сегодня чьих бы то ни было детей. Поэты вообще почти никогда не зовут к убийствам — они заняты решением своих художественных вопросов.

Другое дело, что, скажем, стихи Маяковского вполне эффективно могли использовать убийцы в качестве лозунгов.

4.

Для троечника равенство — не в том, чтобы все были равны перед законом (что необходимо в демократической, а не автократической стране), а в том, чтобы никто не был умнее или одареннее другого.

Тот, кто придумал маркировать книги на переплете — 6+, 12+, не понимает, что, во-первых, это нельзя делать во всяком случае на произведениях русской и мировой классики, а во-вторых, и шестилетние, и двенадцатилетние — все разные. И один прекрасно воспринимает те книги (речь веду только о золотой полке), которые другому долго (а может — и всегда!) будут не по зубам. А если еще не воспринимает — ничего страшного.

…Ну, взял умный мальчик в семь лет «Анну Каренину». Полистал. И что? Его убыло? Нет, узнал только, что есть такая книжка, которую все взрослые читали, но чего-то скучноватая… Потом сам посмеется над своей детской оценкой.

*«При реках Вавилонских, там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе …Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!». Ирина Сурат пишет, что Пушкин «понимал язык Псалтири и считал возможным говорить на нем как на языке всем понятном» (не забудем, что по Псалтири русских детей учили читать. — М.Ч.). Тогда ясным становится небуквальное понимание строки — «…с жестокой радостию вижу»: пересказ строки «Блажен, …иже разбиет младенцы твоя о камень». То есть стихи Пушкина о Наполеоне — пророчество о его неминуемой гибели.

Блог пятнадцатый

1.

В сегодняшнем интернете весьма трудно отличить достоверную информацию от прикола или фейка (кому какое слово больше нравится).
Читаю, например, что некий сайт «отвественных родителей» (настолько «отвественных», что даже это слово не смогли ответственно написать без ошибок) публикует списки «вредоносных произведений». Вот так, прямым текстом — «вредоносных».
Им никто никогда не объяснял, что произведения, апробированные в течение столетий мировым или даже только отечественным сообществом, — никак не могут принести юному читателю вред. Внутри этих текстов работают мощные механизмы защиты юного читателя от любого вреда. Потому что и народные, и авторские сказки — высокое искусство слова. И дети, которые не так давно овладели речью, наслаждаются тем, как слово в сказке может выразить то, что не выразишь в повседневном разговоре. Я посвящу пояснению этого следующий блог. А пока — самое элементарное.
Не рекомендуются для чтения ДО 12-ти лет «Волк и семеро козлят», «Гуси-лебеди», «Дюймовочка» и даже Пушкин. «Сказка о царе Салтане». Только, значит, после 12 лет. Вообще-то у нынешних акселератов в 13 нередко уже усики пробиваются, и если я увижу такого парня, углубившегося в сказку «Гуси-лебеди» или «Дюймовочку», и он подтвердит, что родители только теперь подпустили его к этим текстам, — я, пожалуй, призадумаюсь, как бы ненавязчиво освидетельствовать семью у медика нужного профиля…

2.

Началось все это очень давно (скоро столетие будем отмечать), но были, правда, полезные перерывы.
Вскоре после Октября, в 1920-м году, в Наркомате просвещения образовали особое управление — Главполитпросвет. И вот это не простое, а политическое просвещение почти десятилетие возглавляла Н. К. Крупская. Она прежде всего подготовила циркуляр для библиотек — о пересмотре библиотечных фондов и «чистке» их (именно тогда появилось новое и отвратительное советское значение этого слова: сначала — «чистка» библиотек от плодов человеческого разума и таланта, затем — «чистка» разных советских учреждений от людей) от «идеологически вредной и устаревшей» литературы.
Составлялись списки книг, в которых замечено «монархическое» и «религиозное» содержание. Понятно, как легко было малограмотным местным комиссарам зачислить туда романы Льва Толстого (кто удосужился все-таки в школе или потом прочитать «Войну и мир» — припомнит, как патриотически настроенный юноша Ростов испытывает экстаз при виде царя).
Сама же Крупская исключала из библиотек философов — Платона (идеалист!), Канта, Шопенгауэра, писателя Николая Лескова с его гениальными, едва ли не шекспировской силы «Тупейным художником» и «Леди Макбет Мценского уезда». А детских писателей она вывела за пределы детских библиотек целых 97 штук. Среди них изъяла и мою любимую сказку — «Аленький цветочек» Аксакова… Детские стихи Чуковского назвала в печати «буржуазной мутью», объявив: «Содержание детской книги должно быть коммунистическим». И долго потом шла борьба за доступ Корнея к так любимому им маленькому читателю. Такие дела.
Циркуляр, подписанный Крупской, запрещал библиотекарям выдавать читателям Библию и любую другую религиозную литературу. Этот запрет действовал до конца советской власти. Не все знают сегодня, стеная о прошлой эпохе, что Библию нельзя было ни получить в библиотеке, ни купить. Если же везти из-за границы — можно было, если застукают, очень крупно за это поплатиться.

3.

Мой подход к детскому чтению резко отличается от нынешних установлений. Уверенно считаю, что права я, а не те, кто придумал маркировку на книгах — «12+», «16 +».
Первый из «открытых» мною законов чтения гласит: «Нет книг, которые читать рано, за исключением тех, которые не стоит читать никогда».
Надеюсь продолжить тему — двух страниц для нее недостаточно.

Блог тринадцатый

1.

Снова к вечной теме — определение понятий.
Опорные понятия современного цивилизованного общества у нас давно не употребляются всерьез. Вроде уже и неудобно состоявшемуся человеку ввернуть в разговор —либералы, демократия, когда давно в ходу были либерасты и дерьмократия.
Лет семь назад пошла я (по недомыслию) на федеральный канал участвовать в обсуждении — стенка на стенку — либеральных и традиционных ценностей… Долгий был спор — с участием массовки. А мне выделили три минуты для подведения итогов голосования: 77% — за традиционные ценности, 23% — за либеральные… Я наскоро объяснила про либеральные ценности — например, в США уже не меньше чем полвека не утвердят проект общественного здания (библиотека, отель), если в нем не предусмотрен доступ в это здание инвалидам (у нас в те годы и мысли о них не было). И так далее. А про «традиционные» сказала: «Если мы сейчас попросим проголосовавших назвать эти ценности — дальше одной никто не двинется…».

2.

Либерализм — идеология, идейное течение, ставящее целью защитить права личности, «обеспечить личности пространство для самореализации» (А. Кара-Мурза. Предисловие к книге «Российский либерализм: идеи и люди»). Но не во всякой стране и не во всякое время эта задача актуальна для граждан этой страны. Долгие десятилетия подавления личной свободы и личности как таковой могут полностью атрофировать у большинства населения желание обрести эту украденную свободу — они могут просто не замечать ее отсутствия.
Когда появились в России первые либералы? По-видимому, в начале XIX века, когда приход к власти Александра I ознаменовал начало новой эпохи и слово «свобода» носилось в воздухе. Молодой М. М. Сперанский размышлял о свободе человека, вслед за Кантом полагая «свободу изначально данной человеку благодаря его разумной свободной воле». Но Александр I в его «Плане государственного образования» увидел угрозу самодержавию. «Поздним вечером 17 марта 1812 года, после беседы с царем, в полицейской карете опальный...

Блог двенадцатый

1.

Начну цитатой из моего детектива для юных читателей «Дела и ужасы Жени Осинкиной». Там двенадцатилетний Федя поставил себе жизненную цель — стать президентом России. А пока занимается с младшим приятелем изучением нашей конституции.
«Вот статья 20, часть первая — “Каждый имеет право на жизнь”. Ну, я на этом даже останавливаться пока не буду. Я уже давно знаю, что у нас эту статью вообще никто почти не понимает. <…> Они считают — зачем ребенку-инвалиду жить на свете?.. У нас полстраны, по-моему, думают, что человек должен доказывать свое право на жизнь…».
Только я успела это написать — месяца два спустя публикуется некое письмо: зачем сохранять жизнь детям, родившимся неполноценными? Ведь на поддержание их жизни идут наши деньги! Лишать жизни прямо в роддомах…
Главное: очень многие в интернете горячо автора поддержали.
Потом это все куда-то рассосалось.
А додумалось-то человечество до этого давно — аж в 1776 году: «…неотъемлемое <…> право на жизнь, свободу и на стремление к счастью» (Декларация независимости, принятая тринадцатью американскими штатами).

2.

Листая книгу Ю. А. Левады, подаренную автором незадолго до смерти, вижу вопрос — как поступать с родившимися неполноценными. Один из предлагаемых ответов — ликвидировать. (Это очень наше, советское слово. Им заменяли слово «убить»).
В 1989 году с этим соглашается 25% опрошенных. На излете советского семидесятилетия право каждого человека на жизнь оценивалось весьма низко, каждый четвертый из сограждан — за «ликвидацию» тяжело больных детей.
В 1994-м таких уже 18%. В 1999-м — 11% (вот вам и «лихие 90-е»!.. Люди-то не ожесточились, получается, в те годы, а смягчились…).
Сегодняшние цифры (после запрета американцам усыновлять и лечить детей с тяжелыми болезнями: погубим на родине, но не отдадим проклятым янки) узнаю и расскажу.

3.

За три недели до Октября Ленин заканчивает брошюру «Удержат ли большевики государственную власть?». Объясняет сомневающимся свой механизм удержания...

Блог одиннадцатый

1.

Продолжу декартовскую тему определения понятий.
Сколько-то лет назад многие мои знакомые на вопрос, за кого они будут голосовать, отвечали: «Я на выборы вообще не хожу: я в политике разочаровался».
«Наши люди» — в немалом количестве! — живут в святой уверенности, что пойти раз в 5—6 лет бросить бюллетень в урну — это и значит заниматься политикой. В любой европейской стране (не говорю уж про США, где политическая культура прививается довольно рано) их высмеяла бы юная студентка. Там известно, что заниматься политикой — это баллотироваться в депутаты, создавать политические партии…
У наших же получается по одному из любимых моих рассказов Михаила Зощенко — «Столичная штучка» (1925).

2.

В селе Усачи Калужской губернии выбирают председателя сельсовета. Поступает предложение:
— «Надоть передовых товарищей выбирать… Которые настоящие в полной мере… Которые, может, в городе понаторели – вот таких надоть… Чтоб все насквозь знали… <…>
— Разве Коновалова Лешку? — несмело сказал кто-то. — Он и есть только один приехадши с города. Он — это столичная штучка. — Лешку! — Закричали в толпе. — Выходи, Леша. Говори обществу».
Лешка поддерживает выбор односельчан. «А я, может, два года в городе терся. Меня можно выбирать. <…> Я все знаю. Декрет знаю или какое там распоряжение и примечание. Или, например, кодекс… Все это знаю. Два года, может, терся… Бывало, сижу в камере, а к тебе бегут. Разъясни, дескать, Леша <…>.
— Какая это камера-то? — спросили в толпе.
— Камера-то? — сказал Лешка. — Да четырнадцатая камера. В Крестах мы сидели…
— Ну? — удивилось общество. — За что же ты, парень, в тюрьмах-то сидел? <…> Политика или что слямзил?
— Политика, — сказал Лешка. — Слямзил самую малость…

3.

Представляющим меня перед какой-нибудь публичной лекцией я всегда поясняю — я вовсе не политический и даже не общественный деятель, мои главные занятия — научные. Я всего лишь — активный гражданин, но, правда, это...

Блог десятый

1.

Один из тех, кто стал символом французского века Просвещения, Рене Декарт, утверждал: Определяйте значение слов — и вы избавите мир от половины заблуждений.
Нет сейчас, пожалуй, более модного слова, чем патриотизм. Но разными людьми и инстанциями употребляется оно в разных значениях. Чаще всего — бездумно. Что меня и занимает в первую очередь. Зачем терять давно наработанное? Разбрасываться даром доставшимся нам интеллектуальным богатством? Нерационально, дамы и господа.
Вернемся-ка на столетие с лишним назад. Почитаем просто-напросто статью «Патриотизм» (конечно, через «i» — так что не все быстро найдут) в словаре Брокгауза-Ефрона — в томе, вышедшем в 1898 году.
Философ поясняет, что еще в давние времена патриотизм национальный освящался «лишь под условием всечеловеческой солидарности, то есть как любовь к своему народу не против других, а вместе со всеми другими». …Ничего себе! А где же умственный прогресс? Это какой же задний ход дали мы с тех пор в своем образе мыслей!
Владимир Соловьев не признавал ситуации, когда отечество признается чем-то абсолютным, становится единственным или, по крайней мере, самым высшим. Он предполагал, что «идолопоклонство относительно своего народа, будучи связано с фактическою враждою к чужим, тем самым обречено на неизбежную гибель», потому что «в историческом процессе все более и более обнаруживается действие сил, объединяющих человечество, так что исключительное национальное обособление становится физической невозможностью». Физической… А психологической? Такая возможность, видимо, сохраняется — иначе откуда же эта ненависть в интернете к чужим (более нас преуспевающим, надо признать) странам и народам?
И куда она нас может привести, если сам исторический процесс движется как раз в противоположном направлении?

2.

Насчет того — куда, философ тоже просветил нас в те поры. Сегодня вокруг понятия «национализм» ломается немало копий. Одни обзывают других националистами, а те отбиваются,...

Блог девятый

1.

В далекие времена моего детства, в годы Корейской войны начала 1950-х годов (КНДР хотела занять весь полуостров, но была в конце концов отброшена к исходной точке — 38-й параллели южными корейцами при помощи американцев и войск ООН; южней ее и сегодня, к счастью, располагается Республика Корея) ходил анекдот.
Женщине задают вопрос: кто в ее семье принимает решения? Она отвечает:
— Ну, муж занят решением главных вопросов.
— Каких?
— Ну, например, — о войне в Корее… А я — мелких: как запасти на зиму картошку, кому из детей в первую очередь выкроить деньги на покупку ботинок…
Моих родителей — у них было пятеро детей, а семья наша в войну и после войны бедствовала, и покупка обуви троим младшим (одежду перешивали с одного плеча на другое) была серьезнейшей проблемой, — очень веселил, помнится, этот анекдот.

2.

Так что о чем именно стоит думать — тоже немаловажно.
Известные политологи Максим Трудолюбов (газета «Ведомости») и Александр Морозов (главный редактор «Русского журнала») демонстрируют нам похожую на тот старый анекдот картину в умах наших людей сегодня. «Сконцентрированность на удержании власти, то есть на большой игре, вытесняет интерес к повседневным и простым задачам и заставляет думать о судьбах мира. <…> Мелочи жизни, в том числе больницы и школы, становятся неинтересны. У тех, кто вообще о чем-то задумывается, как будто бы исчезают мелкие проблемы, остаются только большие» (М. Трудолюбов, «Ведомости»).
То есть из поля зрения исчезают именно те проблемы, на решение которых мы можем воздействовать.
Сегодня «наш человек» рассуждает не о том, что он хорошо знает, с чем сталкивается каждый день (российские магазины, образование, здравоохранение), а все больше о том, о чем он никакого представления не имеет (сам он в США никогда не был и не планирует побывать) — кроме картинки на телеэкране и нередко фантастических (мифических) комментариев телеведущего. Материала для размышлений на тему Запада у него нет, только — для...

Блог восьмой

1.

Моя умная, интеллигентная приятельница; очень талантливый врач. Речь — о войне, о Сталине, о ГУЛАГе и об Освенциме… Говорю:
— У нас не было принято соответствующего вердикта… Вот в Германии он был принят, и никто не имеет права отрицать Освенцим. Если кто вдруг публично на улице начнет оправдывать Освенцим — полисмен возьмет под козырек и задержит такого оратора…
И слышу такую ответную реплику:
— Ну, у них тоже не все хорошо…
…Взяв себя в руки после ошеломления (от этого благородного человека, деятельно помогающего людям, никак не ожидала такой реакции), говорю:
— Разве я утверждала, что у них все хорошо? Я — совсем о другом. Только о том, что у них нельзя публично оправдывать Освенцим. А у нас, к сожалению, ничто не мешает оправдывать ГУЛАГ, где безвинно погублены были миллионы наших с вами сограждан…
Доктор молчит. Переводим разговор на другую тему.

2.

Фраза «У них тоже не все хорошо» имеет свой генезис. Она ведет начало от когда-то утвердившейся (и по ходу времени смягчившейся под напором реальности) уверенности, что «у них все плохо — не то что у нас».
Известный французский писатель Андре Жид страстно сочувствовал коммунистам и СССР. В 1932 году он признавался: «Если бы для успеха СССР понадобилась моя жизнь, я бы тотчас отдал ее». Летом 1936 года он приехал в СССР и пробыл у нас два месяца. Вернувшись, в том же году выпустил книгу «Возвращение из СССР». Она вызвала потрясение, была переведена на 14 языков. «Непостижима эта сенсация», — записывает в дневнике Томас Манн. Но сам автор этой книги был потрясен увиденным и осознанным больше, пожалуй, чем его читатели. (Надо ли говорить, что его имя в СССР отодвинулось после этой книги в тень и даже во тьму.)
«Советский гражданин пребывает в полнейшем неведении относительно заграницы» (сноска — «Или, по крайней мере, знает только то, что укрепляет его веру»). «Более того, его убедили, что решительно все за границей и во всех областях значительно хуже, чем в СССР. Эта иллюзия...

Блог шестой

1.

Замечательный исследователь русского языка и культуры Анна Вежбицкая поставила перед собой немыслимую задачу — уловить связь между языком и, так сказать, «душой» народа. Или, как сегодня предпочитают говорить, ментальностью.
Выяснилось, что есть некий смысловой универсум русского языка. И он отражает важнейшие наши черты: «1) эмоциональность — ярко выраженный акцент на чувствах и на их свободном изъявлении, высокий эмоциональный накал русской речи, богатство языковых средств для выражения эмоций и эмоциональных оттенков».
…За два с лишним десятилетия после этих наблюдений кое-что, конечно, изменилось…
Да, высокий накал имеется. Оскорбления, которыми осыпают сегодня друг друга в интернете (по большей части анонимно) русские люди, достигли уже накала доменной печи. А вот богатства оттенков, пожалуй, поубавилось. От мата до сортирной лексики — вот и весь диапазон отрицательных эмоций.
Но двинемся дальше за наблюдателями нашей ментальности: «2) “иррациональность” (или “нерациональность”) — в противоположность так называемому научному мнению…» — как раз то, ради чего я и затеяла весь этот разговор.
«…3) неагентивность — ощущение того, что людям неподвластна их собственная жизнь, что их способность контролировать жизненные события ограничена; склонность русского человека к фатализму, смирению и покорности; недостаточная выделенность индивида как автономного агента <…>, как контролера событий».

2.

Приводится одно из суждений о нашем народе:
«Русские по природе своей добросердечны (что правда — то правда; но не подскажет ли мне кто-нибудь, куда подевалось в последнее время это наше природное, в XVIII—XIX веках многими чужестранными наблюдателями отмечаемое добросердечие?.. — М. Ч.), но чрезвычайно зависимы от устоявшихся социальных привязанностей; они лабильны (напомню: лабильность — подвижность, неустойчивость. — М. Ч.), нерациональны, сильны, но вместе с тем недисциплинированны и испытывают потребность подчиняться некоему авторитету»....

Блог пятый

1.

Перед приближающимся 70-летием великой Победы — о чем тут, казалось бы, думать?.. Все яснее ясного, не над чем ломать голову. Ведь мы выиграли войну?! Мы победили того, перед которым склонилась вся Европа!
…В конце 1940-го года обсуждается план «Барбаросса» — план нападения на нашу страну 15 мая 1941 года (потом начало кампании перенесут на месяц с лишним). Генералы вермахта осторожно дают понять: людских резервов для восполнения потерь хватит лишь до осени 1941 года. И еще — необходимо озаботиться зимним обмундированием армии…
Гитлер отклоняет эти опасения и соображения. «Восточный поход» должен закончиться до наступления зимы. Подчинившись давлению фюрера, опытные генералы приходят к единодушному выводу (про единодушие в ошибочных и даже губительных решениях мы сами сегодня знаем немало, не правда ли?), что Красная армия будет разбита в скоротечной кампании, которая займет не более 8—10 недель.
К июню 1941 года вооруженные силы Германии, развернутые против нашей страны, составляют более 7 миллионов. 181 дивизия и 18 бригад.
На нашей границе от Балтийского моря до Карпат к утру 22 июня имелось только 56 дивизий (32% общей численности). Остальные дивизии, входившие в состав приграничных округов (Западного, Киевского, Одесского и проч.), находились на марше или в других районах — от 300 до 400 км от наших границ…
Тут и появляется первый материал для размышления: ПО-ЧЕ-МУ?!

2.

Наша армия в первые месяцы отступала с трагической скоростью. В первые же недели (!) в плену оказалось более 4 млн военнослужащих. Есть над чем задуматься? Очень даже есть!..
На фронте погибло более 10 млн. Под оккупацией в течение нескольких месяцев оказалось больше 60 млн. Миллионы из них погибли…
Но, как сказано у недооцененного (на мой взгляд) русского поэта ХХ века:

Отступали мы до срока,

Отступали мы далеко,

Но всегда твердили:

— Врешь!

Через долгих четыре года войны наша армия оказалась в...

Блог четвертый

1.

…Так все-таки — есть ли смысл спорить с человеком противоположных, чем твои, убеждений?
Пример, который я далее приведу, многим покажется неудачным.
Рассказы о таких вполне мирных спорах я слышала от лагерников, по 10 и более лет отбывших на сталинской каторге, на Колыме, в Магадане и других не лучших местах.
В тюрьме, лагере, в какой-то мере и в ссылке, люди жили вне ежедневной подчиненности советскому образу действий. И многие (или, по крайней мере, некоторые) обнаруживали свой подлинный облик — он оказывался для товарищей по несчастью привлекательным. Выступали вперед именно качества личности, отделенные от политических взглядов, от идеологии. Идеология — нередко разная у разных арестантов — перестала разъединять и вызывать взаимную ненависть (в противовес тому, чего успешно добивались большевики вне тюрьмы и что мы, к сожалению, вновь наблюдаем сегодня). Именно так беседовали в тюрьме Лев Разгон и Михаил Рощаковский: «Он был убежденный монархист, националист и антисемит. Я был коммунистом, интернационалистом и евреем. Мы спорили почти все время. И выяснилось, что можно спорить с полностью инаковерующим не раздражаясь, не впадая в ожесточение, с уважением друг к другу... Для меня это было подлинным открытием...» (Л. Разгон. «Плен в своем отечестве»).

2.

Обратимся к еще одному примеру выключенности мысли.
Журналист Олег Кашин (мне он всегда любопытен — не раз защищала его в разговорах с добрыми знакомыми от обвинений во всех смертных грехах, даже в черносотенстве) рассказывает в недавней заметке под названием «Пусть стоит» о «случае, когда мы хуже даже… Украины».
Там принят десоветизаторский закон — будут уже законным порядком сносить памятники Ленину, возвращать старые названия улицам (например, Жовтневой) и городам (например, Кировограду).
А в России Киров никак не станет Вяткой (а университет в нем Вятский!), и памятники Ленину, стоящие на главной площади любого самого маленького поселка, сносить по-прежнему не хотят. «Пускай...
читать источник