14 марта 2015 года, за день до своего 78-летия ,
в Москве умер русский писатель Валентин Григорьевич Распутин.
В откликах на его смерть уже не раз был употреблен эпитет «великий».
Впрочем, так об авторе «Последнего срока» и «Денег для Марии» начали
писать и говорить еще при его жизни, и это причинило писателю Распутину
очень много вреда. Так полагает литературовед Олег Лекманов (НИУ ВШЭ), который по просьбе «Медузы» размышляет о роли Распутина в истории русской литературы.
Валентин Распутин дебютировал в середине 1960-х ,
в Иркутске, его первая книга «Край возле самого неба» вышла в 1966
году. Это «был тихий скромный парень, литератор, подражавший Хемингуэю
и Аксенову (рассказ „Рудольфио“), нервный, ранимый», — вспоминает хорошо
знавший молодого Распутина писатель-сибиряк . А иркутская
подруга Распутина, как раз и послужившая прототипом главной героини
рассказа «Рудольфио», набросала такой его портрет: «Я помню Распутина
необычайно сдержанным, даже, так скажем, стеснительным. С Александром
Вампиловым он дружил, по-моему , очень искренне, и в городе
все их знали». «Распутин не был разговорчивым, — продолжает она.
— Напротив, вечно молчал, а если говорил, то очень жестко и смотрел
прямо в глаза собеседнику. Эта черта видимо впоследствии помогла ему
стать лидером».
Спрос на новых лидеров в конце1960-х — начале 1970-х
годов был большим. Закончилась эпоха шестидесятников, необычайно много
давшая советской культуре (прежде всего, в литературе и кино),
но идеологически оказавшаяся несостоятельной. Лозунги: «Сталин был
плохой, нужно вернуться к ленинским нормам!», «Построим социализм
с человеческим лицом!» оказались раздавлены советскими танками в Праге
в 1968 году. Именно тогда с глубокой периферии в центр литературной
сцены выдвинулись философы, прозаики и поэты, искавшие принципиально
другие, чем шестидесятники, не наивно-социальные ответы
на мучительные русские вопросы. Среди них были и те, кого назвали
«деревенщиками». Одним из их лидеров быстро сделался Распутин.
Истово, почти истерически любивший деревенскую Россию прошлого, Распутин отдал воспеванию этой России всего себя без остатка. Присмотримся чуть внимательнее к первому предложению, кажется, лучшей распутинской вещи — повести «Последний срок» 1970 года: «Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят». Какое слово здесь главное? Конечно же, «русской». Оно не без лукавства введено в текст почти на правах термина («русской печки», то есть — «не голландской»), но только у русской печки и должна умирать русская деревенская старуха, воплощение навсегда уходящей от нас дореволюционной деревенской России.
Соответственно, все русское в повести изображается как прекрасное, идиллическое: «И работа — дружная, заядлая, звонкая, с разноголосицей пил и топоров, с отчаянным уханьем поваленных лесин, отзывающимся в душе восторженной тревогой, с обязательным подшучиванием и заигрыванием друг с другом и дразнящим ожиданием угощения, для которого хозяйку заранее отпускали домой. После зимы это была первая работа в лесу, к тому же не очень трудная, и ее любили». А все советское показывается как отвратительное, механическое, дьявольское: «Погода и та стала путаться, как выжившая из ума старуха, забывать, что за чем идет. Люди говорят, что это от морей, которых понаделали чуть не на каждой реке». Или: «Женщины-то ,
особенно которые помоложе, они все как заводные куклы, одна на другую
до того похожи, не отличишь, где какая. Их не рожали, на фабрике делали…
— По ГОСТу, — вставил Илья.
— Как ты говоришь?
— Я говорю, по ГОСТу, по государственному стандарту».
Эта почти откровенная ненависть ко всему советскому, да еще «протащенная» в советскую — изданную в СССР — книгу, дорогого стоила. За нее Распутину прощали и некоторую натужность, искусственность языка его персонажей (кто-нибудь когда-нибудь
слыхал, чтобы живые люди говорили, как распутинские герои и героини?),
и откровенную самоцензуру (чего стоит только «идеологически выдержанный»
финал романа «Живи и помни»), и, наверное, самое главное — никто
не упрекал Распутина за вторичность его концепции развития России
в ХХ веке. Ведь противопоставление русского советскому (да еще
и с подробным рассказом о смерти русской старухи, и с описанием того,
как весело работали до революции, да еще и с высмеиванием советского
новояза) встречается в напечатанном в СССР произведении другого
писателя, которого как раз в это время нагло выталкивали из родной
литературы и из родной страны — в «Матренином дворе» Александра
Солженицына. Однако Распутина, повторюсь, никто стать более
самостоятельным не призывал (к тому же Солженицына в советской прессе
просто не упоминали), а совсем даже наоборот: быстро нашлись литераторы,
убеждавшие и, увы, убедившие автора в том, что он гений, русский
Маркес, лучший и талантливейший, etc.
К чему это в итоге привело? А к тому, чтопо-настоящему
талантливый писатель сломался под тяжестью навешенных на него регалий,
«не выдержал!», как выразился по отчасти сходному поводу Достоевский.
Когда ненавистная советская эпоха кончилась и на смену
ей на относительно долгий срок (дай Бог, не «последний») пришло время
трудной, не всегда приятной, но все же свободы (русской свободы!),
Валентин Распутин вдруг принялся воспевать сгнивший строй, дойдя
в последние годы своей жизни до славословий Сталину! «Когда наша
недалекая либеральная то ли элита, то ли шарашка, злобно ненавидящая
Сталина, требовала, чтобы в юбилейные дни 65-летия Победы
и духа Иосифа Виссарионовича нигде не было, не говоря уж о портретах
вождя, она добилась этим только того, что и духа, и портретов будет
гораздо больше, чем если бы она так нахально не выставляла свои
ультиматумы фронтовикам да и всем нам. И правильно: не лезьте в душу
народную. Она вам неподвластна. Пора бы это понять». Это не какой-нибудь Владимир Бушин утверждал, а автор «Рудольфио» и «Уроков французского».
Апофеозом деятельности «позднего» Распутина стало требование уголовного наказания для участниц «Pussy Riot». Русский писатель, требующий не милосердия и смягчения наказания, а его ужесточения! До подобного из авторов с высоким реноме раньше опускался только Михаил Шолохов в своей речи по поводу Синявского и Даниэля. Да и то, фигуранты тогдашнего делавсе-таки были мужчинами, а не женщинами.
Безусловно, имя Валентина Григорьевича Распутина все же останется в итоговой истории русской литературы — уж точно как автора «Рудольфио» и других ранних рассказов. А какими эпитетами оно в этой истории будет сопровождаться, зависит от будущего той страны, за которую покойный болел всей своей душой.
P. S. Валентин Распутин будет похоронен в Иркутске. Отпевание писателя проведет патриарх Кирилл в храме Христа Спасителя 18 марта.
Спрос на новых лидеров в конце
Истово, почти истерически любивший деревенскую Россию прошлого, Распутин отдал воспеванию этой России всего себя без остатка. Присмотримся чуть внимательнее к первому предложению, кажется, лучшей распутинской вещи — повести «Последний срок» 1970 года: «Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят». Какое слово здесь главное? Конечно же, «русской». Оно не без лукавства введено в текст почти на правах термина («русской печки», то есть — «не голландской»), но только у русской печки и должна умирать русская деревенская старуха, воплощение навсегда уходящей от нас дореволюционной деревенской России.
Соответственно, все русское в повести изображается как прекрасное, идиллическое: «И работа — дружная, заядлая, звонкая, с разноголосицей пил и топоров, с отчаянным уханьем поваленных лесин, отзывающимся в душе восторженной тревогой, с обязательным подшучиванием и заигрыванием друг с другом и дразнящим ожиданием угощения, для которого хозяйку заранее отпускали домой. После зимы это была первая работа в лесу, к тому же не очень трудная, и ее любили». А все советское показывается как отвратительное, механическое, дьявольское: «Погода и та стала путаться, как выжившая из ума старуха, забывать, что за чем идет. Люди говорят, что это от морей, которых понаделали чуть не на каждой реке». Или: «
— По ГОСТу, — вставил Илья.
— Как ты говоришь?
— Я говорю, по ГОСТу, по государственному стандарту».
Эта почти откровенная ненависть ко всему советскому, да еще «протащенная» в советскую — изданную в СССР — книгу, дорогого стоила. За нее Распутину прощали и некоторую натужность, искусственность языка его персонажей (
К чему это в итоге привело? А к тому, что
Апофеозом деятельности «позднего» Распутина стало требование уголовного наказания для участниц «Pussy Riot». Русский писатель, требующий не милосердия и смягчения наказания, а его ужесточения! До подобного из авторов с высоким реноме раньше опускался только Михаил Шолохов в своей речи по поводу Синявского и Даниэля. Да и то, фигуранты тогдашнего дела
Безусловно, имя Валентина Григорьевича Распутина все же останется в итоговой истории русской литературы — уж точно как автора «Рудольфио» и других ранних рассказов. А какими эпитетами оно в этой истории будет сопровождаться, зависит от будущего той страны, за которую покойный болел всей своей душой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий