Марии Москера Истмен
И царица произвела на свет сына, которого назвали Астерием.
Знаю,
меня обвиняют в высокомерии, и, возможно, в ненависти к людям, и,
возможно, в безумии. Эти обвинения (за которые я в свое время
рассчитаюсь) смехотворны. Правда, что я не выхожу из дома, но правда и
то, что его двери (число которых бесконечно) [1]
открыты днем и ночью для людей и для зверей. Пусть входит кто хочет.
Здесь не найти ни изнеживающей роскоши, ни пышного великолепия дворцов,
но лишь покой и одиночество. И дом, равного которому нет на всей земле.
(Лгут те, кто утверждает, что похожий дом есть в Египте.) Даже мои
хулители должны признать, что в доме нет никакой мебели. Другая
нелепость – будто я, Астерий, узник. Повторить, что здесь нет ни одной
закрытой двери, ни одного запора? Кроме того, однажды, когда смеркалось,
я вышел на улицу; и если вернулся еще до наступления ночи, то потому,
что меня испугали лица простонародья – бесцветные и плоские, как ладонь.
Солнце уже зашло, но безутешный плач ребенка и молящие вопли толпы
означали, что я был узнан. Люди молились, убегали, падали на колени,
некоторые карабкались к подножию храма Двойной секиры, другие хватали
камни. Кто-то, кажется, кинулся в море. Недаром моя мать была царицей, я
не могу смешаться с чернью, даже если бы по скромности хотел этого.
Дело
в том, что я неповторим. Мне не интересно, что один человек может
сообщить другим; как философ, я полагаю, что с помощью письма ничто не
может быть передано. Эти раздражающие и пошлые мелочи претят моему духу,
который предназначен для великого; я никогда не мог удержать в памяти
отличий одной буквы от другой. Некое благородное нетерпение мешает мне
выучиться читать. Иногда я жалею об этом – дни и ночи такие долгие.
Разумеется,
развлечений у меня достаточно. Как баран, готовый биться, я ношусь по
каменным галереям, пока не упаду без сил на землю. Я прячусь в тени у
водоема или за поворотом коридора и делаю вид, что меня ищут. С
некоторых крыш я прыгал и разбивался в кровь. Иногда я прикидываюсь
спящим, лежа с закрытыми глазами и глубоко дыша (порой я и в самом деле
засыпаю, а когда открою глаза, то вижу, как изменился цвет дня). Но
больше всех игр мне нравится игра в другого Астерия. Я делаю вид, что он
пришел ко мне в гости, а я показываю ему дом.
Чрезвычайно
почтительно я говорю ему: «Давай вернемся к тому углу», или: «Теперь
пойдем в другой двор», или: «Я так и думал, что тебе понравится этот
карниз», или: «Вот это чан, наполненный песком», или: «Сейчас увидишь,
как подземный ход раздваивается». Временами я ошибаюсь, и тогда мы оба с
радостью смеемся.
Я
не только придумываю эти игры, я еще размышляю о доме. Все части дома
повторяются много раз, одна часть совсем как другая. Нет одного водоема,
двора, водопоя, кормушки, а есть четырнадцать (бесконечное число)
кормушек, водопоев, дворов, водоемов. Дом подобен миру, вернее сказать,
он и есть мир. Однако, когда надоедают дворы с водоемом и пыльные
галереи из серого камня, я выхожу на улицу и смотрю на храм Двойной
секиры и на море. Я не мог этого понять, пока однажды ночью мне не
привиделось, что существует четырнадцать (бесконечное число) морей и
храмов. Все повторяется много раз, четырнадцать раз, но две вещи в мире
неповторимы: наверху – непонятное солнце; внизу – я, Астерий. Возможно,
звезды, и солнце, и этот огромный дом созданы мной, но я не уверен в
этом.
Каждые
девять лет в доме появляются девять человек чтобы я избавил их от зла. Я
слышу их шаги или голоса в глубине каменных галерей и с радостью бегу
навстречу Вся процедура занимает лишь несколько минут. Они падают один
за другим, и я даже не успеваю запачкаться кровью. Где они падают, там и
остаются, и их тела помогают мне отличить эту галерею от других. Мне
неизвестно, кто они, но один из них в свой смертный час предсказал мне,
что когда-нибудь придет и мой освободитель.
С
тех пор меня не тяготит одиночество, я знаю, что мой избавитель
существует и в конце концов он ступит на пыльный пол. Если бы моего
слуха достигали все звуки на свете, я различил бы его шаги. Хорошо бы он
отвел меня куда-нибудь, где меньше галерей и меньше дверей. Каков будет
мой избавитель? – спрашиваю я себя. Будет ли он быком или человеком? А
может, быком с головой человека? Или таким, как я?
Утреннее солнце играло на бронзовом мече. На нем уже не осталось крови.
– Поверишь ли, Ариадна? – сказал Тесей. – Минотавр почти не сопротивлялся.
1
В
оригинале – «четырнадцать», но более чем достаточно оснований считать,
что в устах Астерия это числительное означает «бесконечность».
Комментариев нет:
Отправить комментарий