Сергей Волков
Чехов
родился, когда Толстой уже подступал к «Войне и миру». После смерти
Чехова Толстой проживет еще 6 лет. Вся сорокачетырехлетняя жизнь Чехова
уложилась внутрь жизни Толстого так, что по краям еще осталось в сумме
почти столько же. Да и вообще он пришел в литературу, когда, казалось,
всё уже было написано и мощный лес великих давно шумел всеми своими
кронами.
И тем не менее Чехову удалось войти в высшую лигу, и если кого и знают из наших писателей в мире, то кроме Достоевского и Толстого
– как раз его, Чехова. И вовсе не лишена основания шутка, что в любом
большом городе мира точно есть две вещи: ресторан Макдоналдс и пьеса
Чехова в местном театре.
Почему
так получилось? Чехову удалось сказать в литературе нечто новое и
сделать это так, как никто до него не делал.
Например, он открыл силу,
которая в реальной, обыкновенной, невыдуманной жизни воздействует на
человека мощнее всего и которую он из-за устройства собственной оптики
почти не различает. Кидаясь на ветряные мельницы всех сортов, вступая во
всевозможные конфликты с разными противниками, человек главного
противника – не видит. А доктор Чехов – видит, слышит сквозь свой
стетоскоп, выстукивает пальцами в подбрюшье, ловит его нитевидный пульс.
Сила
эта – бессобытийно текущее время, ничем особенным не заполненное, часы,
дни, недели, в которые ничего не происходит, а то, что происходит
как-то за «что-то» считать не хочется. Пустота. Встали, поели, поболтали
о том о сем, сходили на работу, чаю попили, позевали, опять поболтали,
опять поели, спать легли… «В жизни не каждую минуту стреляются,
вешаются, объясняются в любви. И не каждую минуту говорят умные вещи…
больше едят, пьют, волочатся, говорят глупости… Люди обедают, только
обедают, а в это время слагается их счастье, и разбиваются их жизни».
Люди обедают, а в это время идет время – и меняет человека, незаметно,
исподволь, без особых предупреждений и сигналов. А потом человек вдруг
смотрит в зеркало или просто, кажется, ни с того ни с сего начинает
оглядываться вокруг – и не узнает ни себя, ни своей жизни… Один из
школьников остроумно сформулировал основной вопрос чеховского героя
следующим образом: «Как получилось так, что всё получилось не так?» Этот вопрос в той или иной форме задают себе персонажи разных чеховских рассказов и пьес. И не могут дать на него ответа.
Действительно,
в начале жизни мы чертим планы и пишем программы. Жизнь представляется
нам этакой манящей системой мерцающих впереди развилок. Куда пойти
учиться? Сюда, сюда, а может, сюда? Кто будет спутником моей жизни? О,
сколько здесь неопределенности – и сколько возможностей! Где я буду
работать? Все работы хороши, выбирай на вкус! А жить где? А еще
когда-то появятся дети… И внуки… Всё это еще впереди, всё это можно
складывать, как кубики, множеством разных способов. И всё это зависит от
меня.
А
потом ты потихонечку эти развилки проезжаешь. И вот уже закончен этот
конкретный вуз, и вот уже она, эта вот спутница жизни, рядом – и с белой
ручки не стряхнешь. И дети, и работа, и место проживания, и всё-всё
определилось – а счастья как-то не ощущается, какое-то не такое оно, как
думалось. Наоборот, есть чувство выгорания, усталости, загнанности в
рамки, в колею, и совсем не в ту, о которой мечталось когда-то. «Где
я, боже мой?! Меня окружает пошлость и пошлость. Скучные, ничтожные
люди, горшочки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины…
Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда,
бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!» Вот типичный монолог
чеховского героя, очень туманный для понимания школьников и узнаваемый в
каждой ноте человеком средних лет.
А
ведь этот герой, учитель словесности Никитин, так хотел войти в манящий
его круг семьи Шелестовых. Повзрослеть, жениться, завести обстановку.
Вообще-то он герой открытого пространства и разомкнутого пути –
неслучайно во время урока он то и дело смотрит в окно, а там «прозрачное
голубое небо, птицы, а далеко-далеко, за зелеными садами и домами,
просторная, бесконечная даль с синеющими рощами, с дымкой от бегущего
поезда» – и многоточие… Но это стремление к движению идет из не
осознанной им самим части себя; в собственной своей жизни он не может
различить приметы закольцованности, пробуксовки, повторения: одни и те
же фразы говорит отец его невесты, одни и те же звуки издают собаки и
голуби… одним и тем же предложением начинается и заканчивается первая
часть рассказа. А вот как герой объясняется в любви: «как-то так вышло, что сам он очутился в углу между шкапом и стеной», да еще под лестницей, да еще в комнате, которая называется «маленькой»
– он затиснут в угол, в узкое, замкнутое пространство, которое скоро
начнет его томить. Жизнь превратится не просто в накатанную колею – в
хождение по тесному кругу, из которого не вырваться.
Может быть, всё дело в его жене? Именно на нее он смотрит с отвращением всего лишь через год после свадьбы: «Тяжелая
злоба, точно холодный молоток, повернулась в его душе, и ему захотелось
сказать Мане что-нибудь грубое и даже вскочить и ударить ее». Да,
наверное, это она виновата, она окружила его пошлостью, горшочками со
сметаной – и сама округлилась, пополнела, раздобрела. Но вот соседний
рассказ, хрестоматийный «Ионыч» – там герой не женился, ему отказали. Он
спасен? Нет, незаметное, но от этого не менее страшное, чем у Кафки, превращение все равно произошло: молодой и легкий на подъем, поющий романсы Старцев «пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову… кажется, что едет не человек, а языческий бог».
А застывшие, зациклившиеся в своем замкнутом кругу Туркины (опять
семья, опять одни и те же фразы и каламбуры, постоянное чтение романов
вслух, музыка) выглядят на фоне изменившегося Ионыча даже симпатичными.
Значит, дело не в женился-не женился. Не в работал-не работал. Не в
интеллектуал-не интеллектуал (вспомним гробовщика Бронзу из «Скрипки
Ротшильда»: далеко не только интеллигентов – учителей и врачей –
изображает Чехов). Не в месте проживания (Гуров из «Дамы с собачкой» –
москвич, действие «Ионыча» происходит в губернском городе, «Палаты №6» –
в уездном, а «Крыжовника» – и вовсе в поместье). Дело не в том, знаешь
ты, как жить, или нет, имеешь ли идеалы и высокие убеждения или
повторяешь общие места. Дело в чем-то совсем другом. И кто виноват –
неясно. И что делать – пойди разберись.
Однажды
мы снимали дачу у деревенского учителя истории. Он очень любил
фотографии, они были развешаны по всем стенам дома – хозяин и его
бесчисленные родственники. Меня поразили два снимка, висящие рядом: его
племянник в день тридцатилетия – и ровно через десять лет. Слева и
справа – почти одно лицо, но что-то изменилось, как будто потухло,
выключилось в глазах. Молодая, искрящаяся наэлектризованность на левой
фотографии – и какая-то запыленность, усталость, покорность и
безразличие на фотографии справа. Как бы невзначай спросил у хозяина, не
случилось ли чего с его племянником в промежутке – нет, ничего. Он
просто жил. А вокруг шло время, час за часом, день за днем. Не произошло
ровным счетом ничего такого, от чего стоило бы вести отсчет потухшему
взгляду. И всё всё равно произошло.
А
что же делать, если ты понимаешь, что быть таким, как на правом снимке,
не хочешь ни за что? Откуда ждать врага? И когда? И как не промахнуться
в самый ответственный момент? Никак – отвечает Чехов. Потому что и
момента этого не существует. Есть целая череда похожих друг на друга,
одинаковых моментов. Враг не выпрыгнет ниоткуда. Враг, прыжок, борьба –
это все придуманные человеком события, элементы литературных сюжетов, но
не жизни.
И
снова – но что же делать? Не знаю – отвечает Чехов. Все рецепты, к
которым прибегают его герои (и даже сам он, в своем биографическом
бытии), все ответы и принципы жизни не окончательны и попадают в систему
других ответов и принципов, последовательно девальвируясь и тут же
опять получая свою относительную ценность. Они не удовлетворяют никого.
Поэтому так часто финалы чеховских рассказов открыты, повисают на
вопросах, как, например, в «Даме с собачкой»: «Как освободиться от
этих невыносимых пут? – Как? Как? – спрашивал он, хватая себя за голову.
– Как? И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда
начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще
далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается». Закончить рассказ на слове «начинается» – ничего себе финал!
Или вот еще как: «Пока
Алехин рассказывал, дождь перестал и выглянуло солнце. Буркин и Иван
Иванович вышли на балкон; отсюда был прекрасный вид на сад и на плес,
который теперь на солнце блестел, как зеркало». Герои выходят на
балкон… Это что, ответ? Только что они услышали историю о несложившейся
любви к замужней женщине. Алехин раскаивается, что сдерживал себя долгие
годы, не признавался любимой в своем чувстве, не увел ее в свой мир. Не
увел – плохо, но читатель подспудно догадывается, что и увел бы – тоже
было б не хорошо: замучила бы совесть, чувство вины перед оставленными
детьми, брошенным мужем, все вот это «ненужное, мелкое и обманчивое»,
как кажется сейчас герою. Так погоди, товарищ автор, уводить замужних
или нет, если приключилася любовь? Скажи нам, что делать, доктор Чехов? И
вместо «да» или «нет» герои выходят на балкон и им открывается широкий
пейзаж. Это ответ?
Да,
между прочим. Данный по всем законам искусства, которое назревало в
чеховское время и которое он предвосхитил – кино. Когда весь экран занят
страдающим лицом героя (крупный план), на языке кинематографа это
означает, что в страдании лежит весь мир. Но вот камера начинает
отъезжать, лицо уменьшается, вокруг возникает интерьер или пейзаж, уже
не причастный страданию, отделенный от него. А потом лицо постепенно
превращается в точку и растворяется в бескрайнем жизненном пространстве.
Мы не сделали ничего, просто начали отодвигать камеру – и увидели, как
широка и многообразна жизнь.
Вот
возможный рецепт, тоже не окончательный, но действенный – постоянно
помнить об этой широте. Размыкать круги. Выбираться из колеи, как только
она наметится. Любым зигзагом. Выкидывать фортели – как сам Чехов с
Сахалином. Рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать –
впрочем, это кажется, уже не Чехов, а опять Толстой…
читать источник
Комментариев нет:
Отправить комментарий